Н. Светлов, 21 марта 2021 г.
Одна из дискуссионных тем среди левых – кого агитировать, к кому обращаться и кто является нашей массовой базой. Вопрос этот очень важен, потому что от него зависит, какую стратегию и тактику выбрать, и каким будет лицо создаваемой организации.
В девяностые годы большинство коммунистических организаций обращались к «советскому народу», противопоставляя его «новым русским». В условиях девяностых годов «советскими» были те, кто не вписался в рыночную экономику: рабочие и ИТР закрывшихся и влачивших жалкое существование предприятий, научные сотрудники брошенных государством на произвол судьбы институтов, колхозники и т.п. Чаще всего, пожилого возраста, потому что молодежи легче было приспособиться к изменениям и найти себе работу (отсюда привычная картинка в телевизоре с митингов коммунистов, где одни старики с красными флагами).
Ориентация на эту социальную группу, пусть и очень большую в условиях краха экономики, способствовала маргинализации самих коммунистов, которые в общественном сознании представлялись силой, цеплявшейся за прошлое, неспособной обновить свой идейный и практический арсенал. Массовая база сначала РКРП и «Трудовой России», а затем КПРФ хотела возврата старых порядков, но в силу своей экономической беспомощности, возраста, зависимости от подачек государства была неспособна к каким-то активным действиям (наибольшим достижением того периода стало восстание 1993 года) и предпочитала пассивное сопротивление. Так что известный всем оппортунизм КПРФ и ее склонность к договоренностям с властями, это не только результат убожества ее лидеров, но и выражение стремлений ее сторонников, которые по советской привычке продолжали надеяться на государство и ждать, что у него внезапно проснется совесть. Здесь нужно сделать оговорку, что «Трудовая Россия» и РКРП в период 1992-1993 гг. вели себя по-боевому, организовали массовые уличные демонстрации в Москве, дрались с ОМОНом, участвовали в восстании в октябре 1993 г. Переход главенствующей роли к КПРФ и ее оппортунистическая политика связаны в том числе с неудачей массового сопротивления начала 1990-х гг., когда люди были запуганы ельцинским террором, с одной стороны, и придавлены нищетой и необходимостью борьбы за выживание в результате «реформ», с другой.
Упадок КПРФ в 2000-е годы связан с сокращением ее социальной базы, отчасти в силу естественных причин, но в большей степени из-за экономического подъема в путинскую эпоху и усиления социальной демагогии со стороны государства, которое при помощи повышения пенсий и социальных выплат, активной «патриотической» риторики оторвало от коммунистов большую часть их прежнего электората. Кто был помоложе, устроился на работу и стал неплохо зарабатывать (по сравнению с прежними временами), попал в ряды «путинского среднего класса». Конечно, пресловутое путинское процветание коснулось не всех и было не везде, но оно все-таки было реальностью, и поэтому старые лозунги «непримиримой оппозиции» типа «вы все развалили!» работать перестали. Да, развалили и продолжают разваливать, но все же уровень жизни у многих поднялся, «мы стали более лучше одеваться» (как сказала одна девушка из Иваново в 2011 году).
Полностью уничтожить КПРФ эти изменения не смогли, потому что, кроме социального фактора, ее сторонников объединяла также самоидентификация в качестве «советских людей». На языке политологов это называется политикой идентичности. Апеллируя к советскому прошлому и его ценностям, КПРФ привлекала на свою сторону как рабочих и крестьян, так и относительно успешных бизнесменов, которые считали себя «советскими» (что не мешало им эксплуатировать наемных работников). Объединяя своих сторонников на базе идентичности, а не по классовой принадлежности, как делали сто лет назад большевики, КПРФ оказалась на удивление современной партией. Точнее, «постсовременной», потому что политика идентичности – это постмодернизм.
Путинский режим тоже очень любит тему идентичности. Власть старается играть в том числе и на «советском» поле, оттягивая на себя часть сторонников коммунистов, однако, заходить на него слишком далеко она не может, это чревато потерей части социальной базы уже путинского режима – ярых антикоммунистов, поклонников царской России и т.д. Постепенное сближение КПРФ с путинским режимом на «патриотической» платформе связано не только с политикой идентичности, с использованием советских символов, таких как память о Великой Отечественной войне советского народа против немецко-фашистских захватчиков (если не сказать, паразитированием на этой памяти). В целом, и КПРФ, и «Единая Россия», и все другие официальные партии выражают интересы российской монополистической буржуазии и бюрократической верхушки. Столкновения внутри нее разных группировок, условно «имперской» и «прозападной», отражаются в войнах идентичностей. Например, споры о памятнике Ф.Э. Дзержинскому на Лубянке. Сама по себе политика идентичности — это лишь форма буржуазной идеологии, которую правящий класс использует в своих интересах, для одурачивания масс и сталкивания их между собой.
Важно понять, что при Путине завершилось становление постсоветского общества. Хотим мы этого или нет, наш российский капитализм уже сформировался, и сложилось соответствующее буржуазное общество. Да, убогое, отвратительное, но – реальное, в отличие от утопических надежд на советскую реставрацию. В этом обществе есть угнетенные слои и немногочисленная верхушка. В том числе, это новый рабочий класс, пусть не очень большой по численности и не сравнимый по влиянию с рабочим классом начала прошлого века. Появилось и новое поколение левых, выросших в путинскую эпоху. Ознакомившись с трудами классиков марксизма, молодые леваки по-другому ответили на вопрос о массовой базе левого движения. Для них главным стал классовый подход и ориентация на пролетариат (не для всех, конечно, а для тех, кто в той или иной степени хотел сохранить верность ортодоксальному марксизму).
Наиболее буквально классовый подход пытались реализовать на практике троцкисты из РРП, которые регулярно ходили к проходным заводов с газетой «Рабочая демократия» и листовками, чтобы агитировать рабочих. РРП поддержала рабочих-таджиков, которые строили в Москве метро и которых хозяева кинули на зарплату. РРПшники при этом всегда подчеркивали, что защищают рабочих, неважно, какой именно национальности, религии, пола и т.д. Если следовать условному «правильному» учебнику марксизма, то за агитацией среди рабочих должны следовать создание классовых профсоюзов, марксистской пролетарской партии и, наконец, социалистическая революция. Правда, пока с этим ничего не получилось, но не беда – со временем, может быть, получится. Такой линии в общем придерживаются РРП, МТ, «Рабочий контроль», «Рабочий компас», а также РПР М.В. Попова, «Союз марксистов», «Рабочий путь», и другие организации, которые можно назвать «рабочистскими». Конечно, они все очень разные, многие бы оскорбились, увидев себя в одном ряду, но объединяет их именно ориентация на рабочих в первую очередь.
Все это написано не для того, чтобы как-то принизить работу перечисленных выше организаций или умалить достижения и героизм их лучших активистов, которые отдают все свои силы на дело рабочего класса. То, что они сделали, было правильно и было шагом вперед по сравнению с советской ностальгией. В чем, по моему мнению, недостаток рабочистского подхода? Хорошо, мы ориентируемся на пролетариат. Но что такое пролетариат? Лидер РРП, покойный С.Н. Биец записывал в рабочих всех наемных работников, что явно неправильно, как с точки зрения теории, так и практики. Рабочий класс в России сегодня больше не состоит главным образом из промышленного пролетариата, сосредоточенного на крупных предприятиях в основном в Москве и Петербурге, на Урале и в Донбассе, как это было сто лет назад. Современные рабочие чаще всего не имеют отношения к заводам, они трудятся в сфере логистики, обслуживания и т.п., заняты непостоянно, часто меняют место работы и организовать их поэтому сложнее. Многие из них еще и нерусские – обычно выходцы из республик Средней Азии.
«Новые левые», в отличие от «старых», стараются работать с мигрантами, но здесь им сильную конкуренцию составляют либеральные правозащитники (например, Валентина Чупик), которые тему мигрантов тоже активно осваивают. Кроме того, мигранты – это еще не весь пролетариат, если ориентироваться только на них, то мы опять попадем в ловушку политики идентичности. Революционность мигрантов тоже сильно преувеличена – как откровенно сказал один активист из этой среды, «в Россию мы приехали для того, чтобы заработать деньги», и политика здесь им не очень интересна. Многие надеются накопить денег, купить земли и скота и жить спокойно на родине, т.е. проникнуты мелкобуржуазным сознанием. Бороться за права мигрантов нужно, нам нельзя забывать о пролетарской солидарности, но надо помнить, что они все-таки больше заинтересованы в своих странах, чем в России. Всерьез ссориться с российским государством им невыгодно.
У «традиционного» заводского пролетариата, по большей части русского по национальности (и старшего по возрасту), есть свои особенности. «Новые левые», вместе со «старыми», продолжают ориентироваться главным образом на него, на работников старых советских предприятий. Проблема с этой категорией рабочих в том, что они не очень-то революционны, держатся за свои места, за начальство, надеются на государство. Визит Путина на «Уралвагонзавод» не был случайностью – для него эта социальная категория очень важна. Лояльны они в силу как своего советского менталитета, так и завязанностью таких старых предприятий на государство, если они даже сами не государственные, а частные. При всем убожестве работы в бюджетных организациях, нищенской зарплате, многие (особенно немолодые люди) держатся за такие места, потому что там хоть немного, но платят, есть какие-то льготы, а это дает уверенность в завтрашнем дне. Я не говорю здесь про «крутые» организации типа «Газпрома» или «Роснефти», с ними все и так ясно.
Получается, что пролетариат у нас есть, но он не очень «пролетарский» и к «борьбе» особо не стремится. Некоторые левые теоретики из этого сделали глубокомысленный вывод, что в России нет такого класса, который был бы заинтересован в социалистической революции. Вывод серьезный, но как правило он не подкрепляется каким-то глубоким анализом российского общества, а делается на основе личных наблюдений. Из теории мы знаем, что только пролетариат является классом, заинтересованным в социалистической революции. Исторический опыт, а также опыт других стран в наше время, говорит о том, что пролетарии вполне способны на революционные действия и сегодня. Вопрос в том, какие пролетарии.
Можно сказать, что промышленные рабочие не так активно участвуют в революционном движении, как это было сто лет назад в нашей стране. Но пролетариат не ограничивается промышленными рабочими – об этом мы как-то забыли. Если этот отряд пролетариата сегодня не самый революционный, ему на смену приходят другие отряды – сельская и городская беднота, сельские пролетарии и полупролетарии (последние составляют костяк партизанских армий маоистов и демонстрируют чудеса храбрости и стойкости). В городах развитых капиталистических стран наиболее активна молодежь из бедных районов – самые настоящие пролетарии, которые не могут даже пойти на завод, потому что заводов больше нет. Никаких других путей, кроме революции, у них нет. Быстрый рост маоистских организаций в Западной Европе в последние годы стал возможен в том числе потому, что маоисты сделали основой своей работы именно эту категорию, как показывает опыт Jugendwiderstand в Берлине и Jeunes Révolutionnaires во французских городах. Конечно, маоисты не единственные революционеры, которые там работают.
Итак, классовая линия – ориентация прежде всего на пролетариат, не ограничиваясь промышленными рабочими (но ни в коем случае не пренебрегая ими) и полупролетарские слои. Начатое рабочистами дело нужно обязательно продолжать и развивать, стараясь избегать уклонов в синдикализм (свойственный, например, РПР) и экономизм (свойственный многим профсоюзным деятелям). Изучать современный рабочий класс, его проблемы, бороться за улучшение его положения на практике, завоевывать его доверие.
Впервые опубликовано РМП | Российская маоистская партия